Шизотипическое расстройство

ШИЗОТИПИЧЕСКОЕ РАССТРОЙСТВО

 

Разбор ведет проф. М.Е.Бурно,

врач-докладчик Л.А. Малькова  (17.04.2014)

 

Уважаемые коллеги, вашему вниманию представляется больной Александр, 1990 года рождения, 24 года. Образование среднее, специальности не имеет, работает системным администратором. Анамнез (со слов больного, его родителей и медицинской документации). Данные о психопатологической отягощенной наследственности отсутствуют. Родился и воспитывался в полной семье единственным ребенком. С раннего возраста рос болезненным мальчиком, страдал лейкозным нейродермитом, хроническим бронхитом, бронхиальной астмой, в связи с этим не посещал детский сад. По характеру был замкнутым, необщительным, упрямым, своевольным и всегда делал всё по-своему. В школу пошел своевременно, с семи лет, друзей не имел, учился хорошо, но всегда делал это с ленцой. В связи с кожным заболеванием пациента, родители поддерживали его комнату в идеальной чистоте, гиперопекали его. В возрасте 13 лет (это восьмой класс) у пациента изменилось поведение. В школе он стал совершать нелепые, девиантные поступки, разбивал гипсокартоновую стену в классе ногой. У учительницы из стола забрал чей-то перцовый баллончик, поджигал его. Родителей вызывали в школу каждую четверть в связи с его неадекватным поведением. Родители других школьников требовали изолировать его от одноклассников. На убеждения родителей реагировал на короткое время. Перестал поддерживать чистоту в своей комнате, запрещал родителям делать уборку, захламил комнату. Чтобы они не входили к нему в комнату, врезал дверной замок. В 17 лет закончил 11 классов общеобразовательной школы, учился хорошо, школу закончил без троек.

В вооруженных силах не служил в связи с заболеванием кожи. По окончанию 11 класса поступил в Московский институт радиоэлектронной аппаратуры, через полгода учебу бросил, мотивируя это тем, что неинтересно, что высшее образование ему необязательно, в компьютерах можно и без высшего образования разбираться, и не нужно тратить пять с половиной лет на это. Но через год поступил в лингвистический вуз, который также бросил через 11 месяцев. В настоящее время проживает с родителями. Заявляет, что работать не нужно, надо сделать так, чтобы тебя содержали.

Стал считать, что он особенный, он необыкновенно красив, умен, что может жениться, на ком захочет, и жена будет работать, а он – дома. В течение трех лет – это с 20 до 23 лет употреблял наркотики: курил марихуану, выращивал ее дома в ящиках. На замечания родителей реагировал агрессивно. В течение шести месяцев перед госпитализацией перешел на амфетамины и употреблял их интраназально. В это же время стал много читать популярной литературы по психологии, в т.ч. через интернет. Появилась убежденность в том, что он обладает особыми способностями, видит людей насквозь. С ноября 2012 года (пациенту 22 года в тот период) стал утверждать, что за ним ведется слежка. Неоднократно вызывал родителей с работы, и говорил, что их грабят. С декабря 2012 года, за два месяца до госпитализации, стал говорить, что слежку организовали родители, что они миллиардеры, что в квартире много видеокамер. Они снимают его на видео и онлайн транслируют в интернете, зарабатывая, таким образом, миллионы и миллиарды, потому что он необыкновенно красив. И требовал с них за это деньги.

За три дня до госпитализации пришел в приемную ФСБ, чтобы устроиться на работу в ФСК. Там вел себя неадекватно, сидел, развалившись в кресле, был высокомерен, требовал, чтобы его взяли на работу. Сотрудникам ФСБ пришлось применить меры стеснения, вызвали родителей с просьбой забрать его домой. Перед поступлением в психиатрическую больницу сам позвонил в полицию, заявил, что у него дома наркотики, и он хочет сдаться. Но приехавшим сотрудникам полиции дверь не открыл. После длительных убеждений дверь открыл, был доставлен в ОВД и там осмотрен дежурным психиатром. Стационирован в психиатрическую больницу №3, недобровольно, по статье закона о психиатрической помощи.

При поступлении в психическом статусе: контакт малопродуктивный, речь сбивчивая, непоследовательная, суетлив, беспокоен, заявляет, что окружающим про него все известно, о чем догадывается по поведению и высказываниям. Утверждает, что стационированию способствовали родители, которые зарабатывают на нем большие деньги. В отделении возбужден, громко поет песни, на замечания не реагирует, ходит босиком, плаксив, тревога сменяется приподнятостью: «У вас так уютно, что хочется плакать». Бродит по коридору без обуви, ложится на пол, гримасничает, высказывания нивелирует, неряшлив, неопрятен. В дальнейшем поведение носит дурашливый характер, дурашливость сменяется гневливостью, раздражением. Идеи отношения к родителям, к медперсоналу, идеи переоценки собственной личности. Расторможенность в поведении. Эгоцентричен, склонен игнорировать общественные нормы и правила, эмоционально выхолощен, объективно неустойчив.

На стационарном лечении находился с 9 февраля 2012 года по 14 июня 2012 года – 4,5 месяца. Вначале получал терапию: «Клопиксол акуфаз» 100 миллиграмм внутримышечно номером два, «Клопиксол депо» 200 миллиграмм внутримышечно 0,1, «Аминазин» до 150 миллиграмм в сутки, «Галоперидол» до 30 миллиграмм в сутки, «Сероквель» до 400 миллиграмм в сутки, «Неулептил» 30 миллиграмм в сутки, «Рисполепт конста» 50 внутримышечно один раз в две недели, циклодол - шесть миллиграмм в сутки, «Депакин хроносфера» 1,500 миллиграмм в сутки и корректор шесть миллиграмм в сутки. На фоне терапии стал более упорядочен в поведении, реагировал на замечания, сохранялись идеи отношения к родителям. К своему состоянию некритичен.

Для дальнейшего лечения был переведен в стационар филиала №4, где лечился с 14 июня 2012 года по 23 июля 2013 года. Выписан на поддерживающей терапии: «Рисполепт конста» 50 миллиграмм внутримышечно один раз в две недели, циклодол четыре миллиграмма в сутки, «Депакин хроносфера» 1,500 миллиграмм в сутки. Лечение принимал под давлением мамы. Стал спокойнее, менее дерзким и циничным, менее подозрительным и недоверчивым, но появились жалобы на сниженное настроение, подавленность, апатичность, сонливость днем, утомляемость. Для коррекции лечения был направлен в дневной стационар, где проходил лечение с 17 сентября 2013 по 17 октября 2013 года. Выписан с рекомендациями приема «Ксеплион» 75 миллиграмм внутримышечно в месяц. Состояние выровнялось, стабилизировалось.

В ноябре устроился работать системным администратором. Но стал отмечать в феврале, что в течение пяти месяцев наблюдает увеличение массы тела, повышенный аппетит, эректильную дисфункцию, увеличение молочных желез, уплотнение. Самостоятельно пошел и сделал УЗИ молочных желез, где выставлен был диагноз гинекомастия. Исследовался уровень пролактина в крови. 24 февраля 386 единиц на литр. В связи с повышенным уровне пролактина, с наличием гинекомастии, он отказался от пролонгированных форм нейролептиков. Был осмотрен комиссионно в нашем филиале и переведен на «Этаперазин» в суточной дозе до 24 миллиграмм. Но от увеличения суточной дозы с восьми миллиграмм до 24 миллиграмм отказался, и сейчас получает восемь миллиграмм «Этаперазина». Психический статус: жалоб не предъявляет, у него все хорошо, ориентирован правильно во всех сферах, контактен, фон настроения ровный, эмоционально упрощен. Проживает с родителями, взаимоотношения характеризует как хорошие. Планирует в скором времени жить самостоятельно, снимать квартиру. Мыслительные операции искажены, мышление разноплановое, соскальзывает, резонерствует, считает, что он красив и красота – это самое главное в нашей жизни. Не высказывает сейчас идей отношений к родителям, к медперсоналу. Отрицает наличие обманов восприятия, поведением их не выявляет, критика снижена. Свое состояние и факт лечения в психиатрической больнице связывает с употреблением амфетаминов.

 

Ведущий: Лариса Анатольевна, скажите, пожалуйста, с какой целью Вы с  Александром  приехали на конференцию? - Мы приехали на конференцию с тем, чтобы уточнить диагноз и дальнейшую тактику ведения пациента -  Так, то есть он диагностически не ясен? – Не ясен диагностически. Ну и в плане лечения. – Какие диагностические предположения? – Он у нас сейчас идет с диагнозом шизофрения психопатоподобная. В плане диагностики с паранойи на шизофрению… – Простите, сейчас мы Вас еще порасспрашиваем. Скажите, может быть, я не расслышал, он отказался от нейролептиков и переведен на… – Он отказался,  и переведен на «Этаперазин». – Так это тоже нейролепик. – Это нейролептик, но не пролонгированный и доза восемь миллиграмм. Он получает единственный препарат –  этаперазин. Но причем он его принимает буквально в течение двух месяцев. – И сколько он принимает вот сейчас? – Восемь миллиграмм. В дальнейшем мы хотели повышения до 24 миллиграмм в качестве поддерживающей терапии. – Значит, больше, чем на восемь миллиграмм он не соглашается? – Нет. – Так, и больше он ничего не принимает из лекарств? – И больше он ничего не принимает. – И отношение неприязненное к лекарствам? – Ну, на восьми это его неприязненное отношение более сглаженное. – После того, как случилась вот эта эндокринная перестройка? – Да. Он пришел и написал заявление об отказе от пролонгированных форм, высказал неудовлетворение свое, что назначили типичный нейролептик. – А там, где он обследовался, ему какое-то заключение дали? Что там написали? – Написали гинекомастия. И еще он принес ультразвуковое исследование. – Ну, так было чего напугаться. – В начале заболевания у него при росте 183 сантиметра был вес 72 килограмм, индекс массы тела 21,49, это в октябре 2013 года. И вот 14 марта вес 89 килограмм и индекс массы тела 26,6. – Скажите, пожалуйста, а психологическое исследование было? – Проводилось психологическое исследование. Данные: у него нарушение мышления по эндогенному типу в виде разноплановости, соскальзывания, резонерства, снижения мотивационной сферы, нарушение целеполагания, негативизм и тревожность. – А дата исследования? – Март месяц. Это как раз когда он обратился с заявлением об отказе от пролонгированных форм лечения. Его направили к психологу. – Какие-то объективные сведения сейчас есть о его поведении? Он работает администратором. – Объективные сведения есть. Я разговаривала с мамой, он с родителями стал мягче, не дурашливый. Нет циничных высказывания в адрес родителей, что было в начале. Уменьшилась апатия, холодности и враждебности к близким нет, нет выраженного негативизма, и у него расширился круг общения. Если он сам по себе был человек не общительный, то сейчас он работает и общается с людьми. Системным администратором из одной организации он перешел в другую, сейчас он находится там на испытательном сроке. Он сказал, что, заработок больше, и его рекомендовали. – Вы меня извините, я не знаю, что это - системный администратор. Хотелось бы уточнить,  он принимает самостоятельно какие-то решения, связанные с производством? Причем очень важно, управляет ли он людьми? – Последнее его место работы подразумевает, что это работа с пользователями. – То есть он сам решает, что делать, принимает решения. – Да, здесь он принимает решения. – Спасибо. Коллеги, пожалуйста, вопросы.

 

– Как он сейчас относится к тому, что его наблюдают врачи? Так с одной стороны вроде бы уже благополучен? – Готов сотрудничать. – То есть он принимает свою болезнь? Он считает, что ему нужна помощь? – Частично. Он все-таки больше склоняется к тому, что если он сейчас не будет употреблять амфетамины, заболевание не вернется. – А он больше связывает заболевание именно с психоактивными веществами, да? – Да, он связывает именно это, именно это. В интернете интересуется своим заболеванием, находит шифр и знает, что у него шизотипическое расстройство. – У меня еще несколько вопросов: как у него складывается личная жизнь? Ему 24 года, он живет с родителями. Есть у него какие-то контакты с девушкой, с друзьями? – На фоне лечения нейролептиками: у него началась эректильная дисфункция. Это привело к жалобам, его как раз и взволновала эта функция, что он не может полноценно общаться с противоположным полом, девушки не вызывают у него никаких ощущений. Он даже пытался ходить в стриптиз-клуб, пришел и говорит: «Я пришел из стриптиз клуба и ничего не испытал». Потом обследовался, сделал УЗИ и вот. - Может быть, Вы что-то знаете, о чем он не может рассказать, о чем рассказала мама? - Мама-то и изложила то, о чем известно. Я с мамой сейчас разговаривала. Он сам взял в свои руки прием препаратов. Мама не контролирует. Если раньше она приводила его на инъекции под давлением, то теперь он взял это в свои руки. Сам ходит в аптеку, получает препараты и действительно получает «Этаперазин» – последнее из аптеки, что отпускается по рецепту и принимает утром и вечером, с его слов. В семье ровные отношения. С папой с Нового года у него более холодные отношения были, сейчас они налаживаются. В районе Нового года пил пиво и курительную смесь приносил. На этой почве произошел конфликт, они не общались, сейчас отношения с папой наладились. С мамой отношения доверительные. Маме он озвучивал проблемы, которые его волновали, он их обсуждал. – А папа с ними живет? – Да, папа с ними живет. – А чем объясняется то, что он с мамой ближе, чем с папой? – В период, когда он болел, отношения у него были холодные, вплоть до циничности к обоим родителям. – А как он оценивает этот период? Он говорил вам о том, как себя в это время вел? По-больному? – Нет, не говорил.  – Лариса Анатольевна, а родители все-таки что о нём говорят, о чем рассказывают, что думают? Стал он глупее? Стал ли  равнодушнее к ним? – Этого мама не оценивала, это не озвучивается. – А мама живой души человек, интеллигентный? – Мама интеллигентный человек. – И она считает, что он душевно заметно не изменился? – Мама считает, что это не заболевание, что это связано с употреблением психоактивных веществ. Мама не осознала то, что он болен серьезно. – Но до лечения в больнице мама  знала его без лекарств, во всяком случае, в таких количествах. Она считает, что душевно, личностно, он не изменился? – Нет, не изменился, потому что с детства он был своенравным, вырос в условиях гиперопеки, и достаточное время он считал, что родители должны ему, а он никому ничего не должен. Его увещевании даже в тот период, когда началось психопатоподобное поведение, и родителей вызывали в школу. Увещеваний хватало ненадолго. – Родители считают, что он такой же парень, как раньше. С ним можно разумно поговорить? – Я не могу об этом говорить, они это не озвучивают. Мама давно не приходила в диспансер. Я знаю об их взаимоотношениях из их телефонного разговора. – Во всяком случае, родители не жалуются, что он с некоторых пор резко изменился,  стал совсем другой, нелепый, слабоумный? Они не говорят об этом? – Этого родители не говорят, с этим они не приходили. – Вы считаете, что статус был при выписке психопатоподобный или все-таки психотический ? – Я считаю, что это был психотический статус. – Если вопросов больше нет, зовем Александра.

 

БЕСЕДА С БОЛЬНЫМ:

– Спасибо, что собрались. – Лариса Анатольевна немного рассказала о Вас. Очень важно, чтобы Вы сами рассказали о том, что же происходит. Скажите, Вы работаете администратором? – Ну, почти, да. Я работаю IT-специалистом, инженером технической поддержки пользователей. Эта работа несложная. – Это не сложно, но Вы специально этому не учились? – Ну, в институте – нет. – Вы побывали в  институте? – Верно. – Он стал не по душе, в другом – тоже не по душе. – Верно, да. – Это очень важно. Если не по душе, то зачем продолжать? – Понимаете, не то, чтобы не по душе. Я считаю, что высшее образование нужно в определенных профессиях.  – Так… – Врач, юрист без диплома и знаний, которые можно получить в институте, никуда не поступишь. Но ситуация в образовании в IT-сфере у нас очень плохая. Почему? Потому что предметы очень старые. Единственный предмет, который по специальности у нас был, IT – это бейсик, то есть старый язык программирования. Это совершенно неактуально, этим сейчас никак не заработаешь денег. Единственное, остается самообразование, то есть читать интернет, задавать вопросы в поисковик. – То есть вы берете из интернета все, что можно? – Конечно. – И для удовольствия, и для своей работы? – Нет, у меня все хорошо, у меня друзья есть. С девушками общаюсь хорошо, и не только из Москвы. На прошлой неделе приходила ко мне домой девушка, мы нормально время провели. – Это прекрасно. И друзей много? – Немного друзей, много не бывает.  – Приятелей много, да? – Нормально, хватает. Не то, чтобы много. Я не хочу дружить как можно с большим количеством людей. Друзей выбирать нужно, чтобы они относились к тебе так, как ты бы хотел, чтобы они относились. Коряво сказал немножко, ну Вы понимаете. – И все-таки расскажите нам о вашей административной работе, чтобы мы представили, в чем она состоит, что вам приходится делать по работе? – Очень простая работа. Есть компания. Входит в очень крупный холдинг CBS. Наше подразделение в России занимается тем, что создает контент… Она много чем занимается, но я занимаюсь тем, что поддерживаю пользователей. То есть нужно создать аккаунт кому-нибудь, учетную запись, сменить пароль, принести какое-нибудь оборудование, настроить что-нибудь, установить, проконсультировать, проследить. Что-то вроде системного администратора, только без обязанностей по сетевым технологиям.  – А бывают какие-то трудные положения? – Я бы не сказал, нет. Вот на прошлой работе, когда только-только из дурки этой вышел, я работал… Как сказать вам лучше? На работе очень много обязанностей было, а платили мало. То есть я выполнял не только то, что сейчас делаю, но еще и следил за сетевым оборудованием – активным, пассивным. То есть работал в три раза больше, платили в три раза меньше. Скорее всего, именно из-за того, что не было диплома о высшем образовании. Я им сказал, а они ответили: «Хорошо, мы вас берем. Но вы сами понимаете, зарплату большую платить не можем». Я согласился, набрался опыта и ушел на хорошую зарплату и меньше обязанностей. По-моему, неплохо. – Конечно, неплохо: и хорошая зарплата, и поменьше обязанностей. Ну и Вы думаете, так можно жить дальше? – Я хочу больше, конечно. Я хочу повышать свои знания. – Учиться Вы больше не будете? – Буду, конечно. – Будете? А чему будете учиться? – IT – область очень хорошая, перспективная и денежная. – Это высшее образование или нет? – К сожалению, нет. Высшим образованием этому выучиться нельзя, только самообразование или какие-то курсы типа «Специалиста» от Бауманского института. В вузах этому не учат. – Все же где Вы и чему будете учиться? – Сейчас, на работе, по окончанию испытательного срока, сказали, что поспособствуют обучению за счет компании. Я считаю, неплохо. В дальнейшем я считаю… Я не считаю, а хочу продолжить образование именно в IT-сфере. Почему? Потому что начальные знания уже есть, да, то есть не так сложно будет дальше. Дальше будет проще, а зарплата будет больше. – Так, ну а учиться-то где будете? – Самообразование. – Это все будет самообразование через интернет? – И самообразование, и, возможно, какие-то дополнительные курсы, если потребуется.  – Вы готовы на курсы, но не на институт, конечно? Потому что это ни к чему и Вы рассчитали свою жизнь, что Вам это не нужно? – Не то, чтобы я рассчитал свою жизнь, это громко как-то звучит. – Ну а как? Вы сказали уже, что Вам высшее образование не нужно. – Не то, что не нужно… – Высшее образование нужно врачу, учителю.  – Верно. – Верно. – Так. – Ну? – А в области информационных технологий, к сожалению, высшее образование в России очень плохое, обучиться ничему в институтах, кроме, возможно, программирования какого-то там… Именно в этой области, все-таки IT – это не только программирование, это и системное администрирование, и безопасность информационная. – Как называется, IT – информационные технологии? – Да, IT – информационные технологии.– То есть понятно, всему, чему можно научиться здесь, Вы можете научиться сами. К сожалению, у нас такого образования нет. – Да, Вы все правильно поняли. – Так Вы и собираетесь жить? И будет семья? – Конечно, обязательно. Дочку хочу.– Девушка есть? – Девушки нет, подруги есть. – Со временем будет девушка по-серьезному, для семьи. – Конечно. – Хорошо. А что Вы вспоминаете о школе? Вы же хорошо учились? – Да, без троек учился. – А какие-нибудь предметы Вас особенно увлекали, волновали душу? Вспомните. – Не то чтобы… Я вообще считаю, что на протяжении жизни, от 15 – не знаю, точный возраст я не буду называть, но сознание приходит гораздо позже, чем в школе. В школе человека в шесть лет сажают за парту и начинают нагружать всеми подряд знаниями. Параллельно из-за такой позы, когда сидят и пишут, сколиоз развивается. Ну, а что ближе и по душе, человек решает для себя в более позднем возрасте. Я, например, сейчас занимаюсь спортом, именно пауэрлифтингом. В общем, в этом я очень хочу преуспеть. Собственно, вот. А какие-то предметы в школе я не хочу, чтобы они меня волновали. Ну, интересно было, конечно, но я ценил в школе общение.  – Именно общение? – Социальные навыки. Школа мне кажется важной именно тем, что там учат людей взаимодействовать между собой. Всякие «начесы» на тесты стандартизированные – это как-то не очень эффективно, я считаю, но я могу ошибаться. – Какие-то предметы, математика или литература – это Вас не увлекало, так, чтобы вот… – Английский нравился, физкультура мне нравилась. – Английский язык Вам не нужен в работе? – Нужен, почему не нужен. У нас там заявки все составляют на английском языке.– Так Вы совершенствуетесь в английском? – Да, и обучение английскому языку тоже в компании будет предоставляться. – И Вы будете с охотой продолжать учиться английскому языку? – Конечно, конечно, а как же без этого. Да. – Молодец. – Спасибо.– Хорошо, Александр, так все-таки что же было? Почему Вы попали в больницу психиатрическую, где такую приняли артиллерию лекарств? – Ужасно! Нейролептики все эти. Рассказываю, как это все было: амфетамины три месяца кряду. Мне кажется, любого человека, если он будет амфетамины употреблять… Не знаю, либо от избытка, либо от недостатка дофамина, который стимулирует амфетамин, кокаин там, начинается психоз. – Так, погодите, погодите. Когда это началось? – Это не сразу началось. Наверное, на второй месяц, может, на второй с половиной мне казалось, что за мной следят.– Это все от наркотиков? – Конечно, до этого такого не было. – Так. А до наркотиков Вы были совершенно здоровы? – Да, вполне. Мне никогда не казалось того, что мне казалось под амфетаминовыми веществами. – Так. – Страшно было. Я не то, что кому-то там желал зла… Я очень сильно испугался, потому что меня положат в дурку, сделают там лоботомию, как я посмотрел в фильмах. И я позвонил в милицию и говорю: «Посадите меня в тюрьму, я наркоман. У меня дома есть амфетамины. Но, пожалуйста, не сажайте меня в дурку, я не хочу этого». В итоге приехали санитары, меня отвезли сюда, и тут я провел три месяца в чудовищных совершенно условиях. Вы знаете, наверное, чем здесь кормят, какие препараты дают, от которых пропадает эмоции, желание, секса не хочется совершенно. Овощем человек становится, короче. Зато снимается психоз, это хорошо. – Погодите, Александр, это очень важно. Расскажите, когда все эти наркотики начались? Ведь началось все с марихуаны? – Ну да, да, началось все с нее. – Когда это было? – Давно. Выращивал марихуану я долго. То есть у меня стояли дома два таких шкафчика 60х60см, 160 см в высоту, и в каждом из них стояло по кусту конопли. Не знаю, родители на это ничего мне не сказали. То есть, конечно, отец меня поколотил вначале, говорил что-то, а потом… говорит: «Ты уже взрослый». – Так, а отец кто по специальности? – Кажется, менеджер по продажам или что-то вроде того. Строитель.

– Ну, предприниматель. А мама? – Не предприниматель. Мать – фотограф, отец – менеджер по продажам, занимается строительными материалами отделочными. – И что, они так спокойно отнеслись к тому, что Вы стали выращивать марихуану? – Отец неспокойно отнесся, мать отнеслась спокойно, потому что на работе у нее, да и все знакомые покуривают травку. В Америке уже стоят на улицах аппараты по продаже марихуаны, то есть она там легализована, и «поехал» я точно не из-за нее, именно из-за амфетаминов я «поехал». Амфетаминовый психоз, он так и называется, насколько я знаю.  – А Вы как, нюхали? – Да, интерназально, да. – Так вот когда марихуану Вы стали выращивать и курить? В каком году Вы закончили школу? – В шестнадцать лет или в семнадцать. – Ну, хорошо, в шестнадцать лет закончили школу. – Ну да. В 2006-м, наверное, где-то. – Попробовали один вуз, потом второй вуз – не по душе, и Вы стали тогда пробовать себя администратором? – Нет, не совсем. Я тогда начал заниматься спортом и параллельно курить траву, как ни странно. То есть это мне не мешало. Ходил в спортзал и по вечерам курил траву. От нее совершенно... Ну, я как бы и с друзьями курил, и с девушками, и даже на этой почве познакомился с девушкой и жил с ней год. Она меня научила, между прочим, и железо тягать, и правильно питаться, чтобы рацион состоял преимущественно из белковой пищи, а не из углеводной и жировой.  – А это зачем? – Что зачем? Диета такая нужна? – Такой рацион. – Ну, все очень просто. Человеческий организм состоит преимущественно (мышцы) из белка. На занятиях спортом, когда вес поднимаешь раз, второй, третий, потом уже не можешь, в этот момент происходит микротравма мышечного волокна. Потом нужно неделю подождать, чтобы оно восстановилось, питаться в этот момент, принимать белок – ну, творожок, там, мясо куриное. Мышца восстанавливается, становится сильнее, адаптируется к внешней среде. То есть растет, гипертрофируется. Углеводы нужны для того, чтобы энергия была, чтобы запас гликогена пополнялся. – Александр, Вы хотели всерьез заниматься спортом, да? – Я занимаюсь спортом. – После всех этих институтов. И занимаетесь и сейчас. – Нет, я не хочу этому жизнь посвящать, я хочу, чтобы это было параллельно, это всего лишь занимает час три-четыре раза в неделю. – Да, но тогда Вы захотели всерьез заниматься спортом и даже с особой диетой. И девушка научила, и спасибо ей, да? – Научила, да. Да. – Так. А как же так одновременно стали марихуану курить и другие наркотики? – Конечно, это может звучать… я, может быть, сейчас сам себе яму копаю, но я не считаю траву чем-то опасным, понимаете? Я ее, от греха подальше, не употребляю, и тем более амфетамины сейчас, но все равно именно на тот момент я считал, что она неопасное вещество. Она действительно неопасна, как вот курят табак. Алкоголь в миллион раз хуже. А трава, она... она не плохая. Понимаете? Вот почему я стал ее курить. Конечно, прежде чем я стал курить, я поискал о ней информацию – что это такое, как это все делается. Я ж не просто так подумал: а, давайте, я буду выращивать, пошел, купил, там, все оборудование. Нет, я почитал, как это делается, как ТГК и (…) (00:45:09) влияют на мозг, какие рецепторы они задействуют, опасно ли длительное употребление. Нет, не опасно – годами люди курят, и ничего страшного. А вот амфетамины – это опасно. – Это Вы все в Интернете доставали, да? – Конечно, да. – И про рецепторы, и как действует марихуана, и об амфетаминах? – Ну да. – А какие амфетамины пошли в ход и когда? – Что значит «какие»? – Ну, конкретно. Амфетамины разные. – Ну, есть вещество амфетамин. – А, понимаю. В каком виде? – Ну, вот порошок белый. – Белый порошок. Понятно. И когда это присоединилось к марихуане? – В конце 2011 года. То есть именно за 3 месяца, как вот я стал, и потом попал в «дурку». – Это Вам сколько лет было? – 21. – 21 год. А амфетамин тоже в Интернете?.. – Да, тогда это можно было заказать в Интернете. То есть существовал анонимный сайт, где при помощи криптовалюты, то есть такой, скажем так, децентрализованной валюты, которая не имеет эмитента Центрального банка, а транзакции защищены очень сложным шифрованием, – можно было покупать в Интернете вещества, которые приходили по почте. Так, собственно, заказал я 5 грамм амфетамина, которые меня сюда и привели, по большому счету. – И вот расскажите, что же с Вами стало происходить от всего этого. Почему Вы сами позвонили и попросили… – Мне казалось, что за мной наблюдают, что общество ко мне негативно настроено – ну, стандартная продуктивная симптоматика, как вы это называете. – Так-так. – Ну вот. Я испугался, что родители, видя все это, сдадут меня на лоботомию, и, чтобы это предотвратить, я вызвал себе милицию, чтобы меня посадили в тюрьму, чтобы я отсидел там срок и никогда больше с этими веществами не связывался, но сохранил свой рассудок и мозг. Но я же не знал, что так не делается. Маленький, глупенький был. – А почему Вы беспокоились, что родители отдадут Вас на лоботомию? Это что такое – лоботомия? – Лоботомия, Вы это знаете. – А Вы откуда знаете? – Из Интернета же. – Но как же Вы могли подумать, что родители способны Вас… – Ну, как в психозе люди могут думать? В психозе вообще что угодно может быть. Вы же каждый день это видите. – То есть это было в психозе. – Конечно.  – А что было за состояние? Что Вы называете психозом? Кроме того, что испугались леоботомии и того, что родители отдадут Вас на эту операцию. Что еще было? Может быть, было какое-то возбуждение? – Страх был, очень сильный страх, прямо настоящий страх. Именно за себя, за свое сознание. Меня даже не пугала потеря огромного количества времени в тюрьме или какие-то другие санкции, но больше всего меня пугало то, что меня лишат эмоций, чувств и вообще всего того, что происходит после лоботомии, потому что я видел этих пациентов. – А сколько Вы принимали амфетамина? – Как долго или сколько? – Как долго и поскольку? – Три месяца… я не знаю, сколько это в миллиграммах, но по одной «дорожке» в день.  Ну, Вам дозировка интересна. Хорошо, вот есть 5 граммов. Я не знаю, сколько это будет, 5 граммов, допустим. И маленькая «дорожка» – сколько-то миллиграммов. Я не знаю, сколько именно, но понемногу каждый день. Вместо кофе, можно сказать, потому что он стимулирует очень, мысли организует хорошо, то есть мысленный процесс очень хорошо протекает. Насколько я знаю, амфетамин изобрели, чтобы пилотам военно-воздушных сил на длительных миссиях просто в воздухе не засыпать. То есть перегрузки, они засыпают, а амфетамин их стимулирует, и они не засыпают, вот такие вот глаза. –– А вот было еще такое настроение, это тоже  в психозе? – Какое? – Что в Интернете известно, что я человек необыкновенный. – Нет.– Да. Кинокамерами меня снимают. – А, ну, не то чтобы, да, да. Если так, да, то – да.  – Как это было? – Мне казалось, что я такой особенный, прямо весь из себя. Я в то время хорошо выглядел еще очень, толстым не был, как бы нравился очень сильно девушкам, то есть я это видел прямо. И мне казалось, что я прямо такой весь из себя охрененный. На этой почве как бы и «поехал». Но это, конечно, не так. – А это все был психоз, который прошел? – Я считаю, да. – И ничего от него не осталось? – Как видите.– И только ясное понимание, что все это – белиберда, да? Так. А почему пришлось Вас все-таки не добровольно, а насильно стационировать? Вроде сами попросились? Попросили помощи, попросили избавить Вас от наркотиков. – Потому что человек в психозе представляет опасность либо для себя, либо для окружающих. Для окружающих я вряд ли представлял опасность, но для себя – возможно. Поэтому нужно, конечно, ограничить его свободу, этими препаратами лечить психоз. И в идеале, – у нас, в России, конечно, не так, но очень хотелось бы, чтобы людям, у которых подобная ситуация возникает, например, амфетаминный психоз или кокаиновый, алкогольный, чтобы их не сажали, как мартышек, в клетку, на эти железные кровати, от которых впивается все в ребра, спать невозможно, с включенным светом. Не кормили баландой, не относились, как к людям третьего сорта, а, я не знаю, теплый чай, мягкая постель, внимание, психотерапия: а почему вы так? Чтобы человек видел, что к нему настроены хорошо, добро, а не просто так: так, мальчики, таблеточки. Что это такое вообще? Я, конечно, не понимал, почему со мной так обращаются. И после того, как я через три месяца вышел, я ненавидел всех врачей, потому что… ну, сами понимаете, почему – я только что объяснил. И я им это все открыто высказал, и меня – тут же прямо подъехала машина вот к этому дневному стационару этой больницы – и положили в острое отделение еще на полтора месяца. Такие вот дела. – Ну, Александр, в этом остром отделении Вы уже были без наркотика. Там Вам амфетамин не давали.  – Не давали, конечно. – Но состояние было взбудораженное, песни пели. Помните? – Ну, я люблю песни петь. Но, конечно, не стоит этого делать, наверное, в общественных местах. Но там очень скучно, понимаете? – Но что там было? Скучно, так песни стали петь? – Очень скучно, вообще ничего делать нельзя. – Пели песни, потому что скучно? – Да.  – Ну, а что еще делали, чтобы не было так скучно? – Что еще делал? Ходил туда-сюда по коридору. Что там, там ничего делать нельзя, это очень скучное место.– Какие там больные-то? – Есть вполне адекватные больные, есть безнадежные, которые ноги сучат, там, пристают, размазывают еду по тарелке, слюни текут. – Так. А еще какие? – Какие? Ну, есть и вполне адекватные, интересные люди. Почему нет? Там же... Ну, по крайней мере, в остром отделении их меньше, вот в санаторном отделении в восьмом, там почти все такие. Были все спокойные, там со всеми есть о чем поговорить, в шахматы сыграть, в теннис настольный. Хоть как-то время скоротать. – Но Вы заметили, что сильно отличаетесь от этих больных. – Чем? – Своим душевным состоянием. – Поясните.– Ну, Вы-то чувствовали себя здоровым? Душевно здоровым. Когда песни перестали петь. – Песни перестал петь. Что вам сказать, я не знаю даже. Чувствовал ли я себя здоровым, – я не помню, если честно. То есть сейчас я определенно понимаю, что это был психоз, что тогда я был нездоров. И то даже, наверное, не все 4,5 месяца, а недели первые 3-4, может, когда мне все еще казалось, что... И я подходил на пост за едой, за бананчиками, там, в холодильник, – меня не пускали и кого-то еще. Я говорю: «Отойди, потому что вон там за тобой камеры стоят». Там вот приборчик, как счетчик – я думал, что это камеры стоят. То есть это мне казалось еще недели 3-4, может быть. – То есть это преследование продолжалось. – Да-да, еще в самой больнице. Но потом-то это все прошло, и просто очень у меня было хреновое, плохое состояние помимо этих нейролептиков еще в максимальных дозах, может, даже в сверхмаксимальных, от которых у меня еще и молочные железы начали, гинекомастия, да. Ну, Вы знаете все это, что я Вам рассказываю. Вот у меня это началось.  – Это Вы уже потом расскажете. А до того как Вы попали в больницу, приятелей у Вас было немало. А подруги были? – Нет, у меня и приятелей-то было немного, и все приятели в основном были завязаны на веществах. То есть я вот выращивал траву, да, и… это «чайки» называются, то есть люди, которые дружат с тобой из-за того, что у тебя что-то есть. Это не друзья. Сейчас, наоборот, этого нет, а друзья просто по интересам появились. Вот раз, в субботу, встречаемся в Нескучном саду, это сходка называется. Просто общаемся, ничего такого, часа 3-4, и расходимся по домам. – От амфетамина мужское влечение не усилилось? – М… вообще, по-моему, никак это не влияет. То есть… от дозировки зависит. Если маленькая доза, она стимулирует умеренно; высокая доза, скорее всего, либидо убивает. Но я не помню, я слишком высокие дозы не принимал. Но, как видите, хватило и маленьких, чтобы «поехать». – Ну, хорошо. И выписались Вы когда? – В апреле где-то, не помню. Попал в феврале – февраль, март, апрель, май – а, в мае, наверное, да. Четыре месяца. – Выписались в мае, да? То есть почти год назад. – Да.– И как Вы прожили этот год, что с Вами было? – Ну как, сначала очень плохо все было, потом постепенно лучше стало. Когда я отказался от этих пролонгов, уколов, я за месяц скинул 10 кг – весил 93, сейчас 83 вешу.  – Вы там лежали 4 месяца, выписались уже без психоза? – Ну, очевидно.– Так. А что было после выписки? К наркотикам Вы не вернулись? – Нет.– А что было? Что мешало жить? – «Овощное» состояние от нейролептиков, когда нет ни эмоций, ни желаний, ни страсти, ни чувств, ничего вообще. Существование ради того, чтобы существовать. Зачем это нужно? – После больницы Вам стали в диспансере давать нейролептики, да? – Уколы плюс таблетки. – И всякие другие. – Это максимальная доза же, правильно? – Да-да-да. И Вы с ними как себя чувствовали? – Плохо я себя чувствовал, очень плохо себя чувствовал. Психоза не было, но… продуктивной симптоматики не было, но негативная была через край. Потому что… – А что значит «негативная через край»? Это все из Интернета, да? – Ну, Вы это просто так знаете. Я это говорю, для того чтобы Вы знали, что я это тоже знаю.  – Так-так-так. И что? – Отсутствие желаний, отсутствие эмоций, отсутствие воли, отсутствие всего этого. Отсутствие желания социально общаться, как-то социализироваться, общаться с девушками. Вообще ничего не хотелось. Просто вставал, покушать – ну, покушал; на работу – ну, на работу. Овощ, режим овоща это называется. – И сколько Вы так жили месяцев? – Вот пока постепенно таблетки не отменили, потом вот уколы, сейчас я отказался от них. – Ну да, а сколько месяцев были в таком состоянии «овоща»? – Когда отменили уколы, я не помню. Уколы – месяц-два. – Ну, полгода, меньше? – Таблетки – месяца четыре, наверное, назад. Я от них блевал каждое утро. Ну, постепенно вроде лучше стало.  – Значит, примерно полгода. – Ну да.  – Так. Но последние полгода Вы живете без «тяжелой артиллерии» лекарств. – Ну, да-да. – Так. И каково? – Ну, поначалу было вообще работать... Я пошел работать не айтишником, я пошел работать в «Фотопроект»… – Значит, Вы ту работу оставили, прежнюю? – Какую «ту»? – Ну, на которой работали до больницы. – Я не работал до больницы. – Ах, Вы не работали. Так. Значит, Вы были дома, да, полгода? А через полгода, когда лекарства уменьшили, нашли работу? – Нет, я нашел работу через… ну, практически сразу, летом. Я же говорю, я пошел работать в «Фотопроект». Сеть магазинов, которые занимаются печатью. Мать этим занимается, и я решил: вот, тоже займусь этим. Пошел, меня там научили за неделю. И я занимался, я не мог на ней работать, потому что по мне видно было, что человек – ненормальный. А ненормальный из-за чего? Из-за нейролептиков. – И Вы с лекарствами вот эту простую работу все-таки могли совершать? – Да нет, меня выгнали оттуда. Я пошел на другую работу, тоже как-то… – Тоже простая? – Ну, да. – Ну, принести, там, положить. – Не принести-положить, а  типа младший системный администратор, так она называлась. – Ну, а когда же уже вот эта сегодняшняя административная работа пришла? – Месяц назад, я тут месяц где-то работаю примерно. 18 числа я устроился и пока испытательный срок дали. Мне там очень нравится, все хорошо. – Родители-то рады, что Вы работаете? – Ну, конечно, рады.  – Ну, а родители как относятся к тому, что случилось с Вами, к тому, что происходит и сейчас? – Как они относятся? Конечно, они… как они могут, рады они очень сильно. Нет, конечно, они не рады очень сильно. Они очень сильно переживали – что мать, что отец. Мать вообще плакала, когда меня только положили, каждый день, – мне потом рассказывал отец, – приезжала, тоже плакала. И потом, естественно, она перестала верить мне, стала верить больше психиатрам. И сейчас потихонечку отношения наладились – мы с ней ходим в спортзал, занимаемся. Она тянет 62,5 кг штангу. Я ею горжусь.  – Это с кем? – Со мной. Мы вместе с ней ходим. – Нет, с кем вместе? – Я с мамой хожу вместе. – С мамой. И мама штангу тянет? – Да.  – Сколько ей лет? – 45. – А она ходит с вами, чтобы… – Ну, чтобы в форме быть, конечно. Занимается. –  Ну да, и чтобы вам не скучно было, да? – Ну, нет, почему, я и один вполне могу ходить, я просто хочу, чтобы она выглядела хорошо, поэтому я ее к этому потихонечку приучил. Ей нравится.

Хорошо, коллеги, я думаю, что можно задавать вопросы Александру. Пожалуйста.

В.Б.Яровицкий: Александр, меня зовут Владимир Борисович, у меня несколько к вам вопросов. – Давайте – Вот это настроение, что у Вас сейчас, это Ваше обычное настроение или Вы как-то его оцениваете иначе? – Да обычное настроение вполне. – Обычное, да? А как Вы считаете, оно сейчас нормальное, повышенное или пониженное? – Не повышенное и не пониженное. – То есть как всегда, да? Скажите, а вот достаточно сложная сейчас работа администратора – Вы успеваете все делать? – Она простая работа, очень простая работа. У меня там куча свободного времени, я занимаюсь, чем хочу, я дополнительные деньги зарабатываю на работе. – То есть у Вас много энергии, Вы успеваете все делать? – Я успеваю все делать. – Скажите, а не устаете к концу дня? – Я прихожу с работы отдохнувшим. – С работы приходите отдохнувшим?  – Да. С прошлой работы я вот так приходил, язык высовывал.  – Да, а что Вы тогда делаете, отдохнувший после работы? – Ну, у меня график такой, что я начинаю работать в 14 часов, заканчиваю в 11 вечера. То есть я прихожу, еще часик посидел в Интернете, там пообщался, и спать. С утра – в спортзал, и на работу. – Скажите, а спите Вы сколько часов? – Нормально, часов 8-9, может быть. – А как же Вы успеваете? – Давайте посчитаем. Я просыпаюсь часов в 10. Прихожу в 11, с 00 до 01 я сижу, 8 часов сплю, то есть в 9-10 я просыпаюсь. – Скажите, а мысли у Вас больше какие – приятные, активные, планы какие-то? Или самокопание? – Нет, планов много есть, да. – То есть активные мысли. – Да, все хорошо. – Скажите, а у Вас вот было настроение, когда Вы выписались из больницы, Вы называете это «состояние овоща». Я так понимаю, Вам трудно было вставать, трудно было что-то делать. Скажите, а настроение… – Нетрудно было ни вставать, ни делать. Эмоций не было вообще, желаний, страсти, ничего не было.  – Нет, мне понятно, я просто хотел уточнить, как эмоций не было? То есть не чувствовали вообще ничего вокруг, да? – Никакого стимула, никакого удовольствия. – А не было ощущения, что вокруг все серое, как будто солнце не светит? – Так и есть, так и было, да. – Как будто все пылью покрыто? – Нет, пыли не было. – Я имею в виду, что цветовая гамма, зеленая травка, голубое небо вот как-то не воспринимается. – Ну, просто как-то есть и есть.  – Скажите, вот это состояние было для Вас мучительно, что вот Вы не могли воспринимать все окружающее ярко? – Это не то чтобы мучительное, но и я бы приятным это не назвал. – Неприятно, да? Скажите, а были при этом мысли, что Вы хуже других, что у Вас что-то не так? Вот я про то состояние говорю. Что не удалась жизнь, ну и, наконец, мысли, что жить, может быть, не стоит? – Почему, стоит. Я молод, у меня все впереди еще. – Тогда таких мыслей не было? – Конечно.  – А все-таки когда-нибудь были мысли, что?.. – Нет. – И такое настроение, которое случилось после выписки, в мае, я так понимаю, и дальше чуть-чуть… – Нет-нет, совсем после выписки было очень плохо, я даже это самое, алкоголь стал употреблять. – Ну, настроения не было. – Ничего не было, да. Сейчас все хорошо. – Да, все понятно. Скажите, а раньше были такие состояния, что настроение неважное до больницы?  – Ну, наверное, как у всех. В меру, конечно. Такой, чтобы прямо депрессухи, чтобы вены резать, не было никогда. – Скажите, а что там в школе было, что Вас даже, я извиняюсь, пытались родители от Ваших одноклассников как-то изолировать? – Это Вы о чем? – Ну, поведение в школе было какое-то необычное?  – Ну, не то чтобы в школе все гладко было, ну, школа – это дети. Что там может быть такого? – Теперь к тому, что Вы называете психозом. Когда Вы чувствовали, что за Вами слежка идет, как Вы это чувствовали? – Очень реально, очень реально.  – Окружающие говорили об этом или Вы догадывались? – Нет, только догадывался. – По каким признакам? – Я Вам сейчас расскажу, чтобы Вы понимали, что к чему. Есть такая наука, я не знаю, как она называется, но суть ее в том, что по лицу, по мимике… – То есть Вы по мимике чувствовали, что люди думают о Вас, я правильно понял? – Есть такая наука, она… – Я понимаю. Я спрашиваю, как у Вас было, мы же сейчас все науки не будем обсуждать. – И мне казалось, что я в этой науке очень хорошо разбираюсь. – То есть Вы по лицам могли угадывать мысли? – Мне казалось так, что я могу угадывать. – В тот момент? – Да. Да. – А было ощущение, что Ваши мысли тоже известны окружающим? Что Вы подумаете, а по их лицам уже видно, что они догадываются, о чем Вы думаете? – О чем я думаю – нет, но мне казалось, что они знают поступки, которые не видят, то есть вот именно… – То есть предугадывают Ваши действия? – Не предугадывают. То есть, допустим, я что-нибудь делаю, а это никто не видит, а мне казалось, что как-то, – не знаю, может, камера какая-то стоит, – и другие люди как-то это знают. – А видели Вы какие-то атрибуты слежки – камеры, фотоаппаратуру, прослушку? – Прямо так, чтобы видел, – нет, не видел. – Но чувствовал, что, возможно, была, да? – Да, предполагал, что... то есть не то чтобы видел. То есть если мне кажется, что человек знает о том, что я делаю и что думаю, как он это может знать? Читать мысли – вряд ли. Скорее всего, он просто следит и слушает. Вот так. – Скажите, а эта слежка, наблюдение было в масштабе таком микро, кто вокруг Вас, или… – Ой, нет, мне казалось, что вообще меня снимают и транслируют мою такую замечательную жизнь… – По всему миру? – На арабские страны. За 35 долларов. – По телевизору видел, да, по телевизору видел, что о Вас идет фильм или передача или как? – Ну, типа реалити-шоу.– Себя видел или косвенно это все обсуждалось? – Я никогда не видел, мне казалось, что так есть. Но это бред, конечно.– То есть сейчас Вы считаете, что это болезнь? – Конечно. – От амфетамина. – Да. – Скажите, а было ощущение вмешательства в свою психику, в свое тело? Вы говорили, что слежка идет, там, телевизор. А было ощущение, что вашими мыслями управляют, эмоциями, как будто кто-то вселился, какие-то компьютерные технологии? – Нет, нет. Нет-нет-нет, этого не было. – Извините, я закончу. Какие-то компьютерные технологии. Может быть, не полностью так, как я сейчас спрашиваю, а чуть-чуть, может быть, менее активно? Кажется, что мысли кто-то путает, хочешь думать об одном, хочешь говорить одно, а получается не было ничего? – Нет. – Теперь скажите, когда Вы были возбужденный, Вы там оголялись, да? Нет? – Нет. – А что, ходил туда-сюда? А что-то разбивал? – Нет. – А было ощущение, что все-таки кто-то Вами управляет? Ваши действия, руки-ноги? – Нет. – Нет, да? – Я просто боялся, что: а) за мной наблюдают, б) со мной, поскольку я «догадался», что за мной наблюдают, сделают что-то плохое. – Скажите, Вы сказали, что амфетамины «в общем-то, неплохая вещь». Теперь Вы от них отказались? – Да, отказался. – Вы с усилием отказались? – Нет.– Или просто и легко? – Ну, нет. Очень легко, потому что… – Ну, то есть Вам не хочется никакой... Ну, Вы же грамотный человек, и я тоже, хочу спросить. Вы знаете, что такое зависимость, абстиненция и так далее. У Вас этого ничего не было? – Нет. – То есть Вы легко ушли от них, потому что так решили. – Да. – Как Вы считаете, то, что с Вами произошло, это полностью завершено, и можно начинать жизнь с чистого листа? Или у Вас все таки что-то осталось болезненное? Ну, будь то от амфетаминов или от нейролептиков, еще от чего-то. Вы изменились, чувствуете себя измененным?  – Я считаю, что нейролептики даже страшнее, чем амфетамины. – Я не про то. Чувствуете себя измененным, какой-то не такой, как раньше? Что-то в голове, в душе надломилось? – Нет. Все хорошо. – То есть у Вас все нормально, и Вы готовы вступить… – Ну, что ж «готов»? Я сейчас уже живу нормально. – Все, спасибо.

Ведущий: Скажите, Александр, а почему арабским странам показывали? – Ну, не знаю, почему арабским. (Смеется.) Хороший вопрос, на самом деле. Ну, может быть, потому, что это далеко, и как бы там... Насколько я знаю, там есть такие вещи, типа там показывают женщин, то есть вот эти вот скрытые секс-камеры, там такое есть на самом деле, есть сайты. Может быть, это связано с законодательством, может быть, с местными особенностями, – не знаю, но просто так казалось. Ну, чушь, конечно.  – Ну, в общем, ясно. Самому непонятно, почему все-таки арабские страны. – Ну, только что объяснил. Потому что там есть такое. – Ну ладно. А на тело свое Вы обратили внимание? – Так, да. Чего? – Вот на железы свои, да? – Ну. – Вы тело свое и раньше внимательно все-таки осматривали и следили за тем, чтобы не растолстеть? Это вам свойственно? – Нет, я был очень худым, я весил где-то в районе 58-62 кг всегда, то есть очень был худой. Потом вот, когда с девушкой с этой познакомился, она меня научила, говорит: «Иди в качалку, там, сходи, запишись». – Куда запишись? – В качалку. В спортзал. И стал за телом следить, какие-то успехи стали появляться. – Это когда было? – В 2001 году, где-то так. Ой, в 2011-м. – Это сколько Вам было тогда? – 21. – А в 17 лет Вы еще в школе учились, да? – Я закончил ее. – Или в 16 лет, в 17 закончили школу. Что-то там с родителями нелады были какие-то. Замок врезали в свою комнату, помните? – Ну, замок врезал, да, в свою комнату. Это когда уже траву выращивал. – Ах, это когда траву выращивали. – Ну, как бы, чтобы они не совались ко мне. – А почему запрещали уборку? Тоже чтобы не видели ящики, да? – Они вам все это рассказали, да? Ну, почему запрещал, потому что… мне очень хотелось, – да, в принципе, и сейчас хочется, – независимости, самостоятельности. То есть, когда гиперопека со стороны родителей, это очень сильно раздражает, и это нехорошо и неправильно. Сейчас я от этого отхожу, сейчас вот уже 20 числа я еду квартиру смотреть, снимать. Одну станцию от работы там ехать придется, там новостройка, евроремонт, все дела. Неплохо.  – В общем, лучше без этой гиперопеки.  – Конечно, лучше, конечно.  – Писателя какого-нибудь любите? – Ну, я не очень люблю фантастическую литературу или художественную литературу. Последнее, что я прочитал, это Гарри Гаррисон был, «Стальная крыса», но мне не понравилось, потому что он там ходил, банки грабил. В каждой книжке одно и то же. Мне кажется, что свое время можно потратить на техническую литературу, допустим, или на что-то такое, то есть более продуктивно использовать его. Книжки – это то же самое, что посмотреть сериал, сходить в кино. Это развлечение. А мне на это жалко времени, поэтому я особо не читаю. – А о смысле жизни когда стали думать? Понимаете меня? – Наверное, все об этом думают. – А когда это… – Вам интересно мое мнение? – Ну конечно. – Что я думаю о смысле жизни? Что жизнь надо прожить максимально без… без несчастий, да, без горя, без боли, максимально приятно, максимально позитивно, интересно, ярко. Нейролептики это делать не позволяют. – А когда об этом стало думаться, когда об этом стало чувствоваться? – Ну, не могу сказать точно. Все об этом как-то думают. Мне кажется, любого спроси: «А когда ты стал задумываться о смысле жизни?» – он не скажет: «Вот, в 16,5 лет, 5 числа». Нет, я не знаю, когда это было. Ну, как и все в той или иной степени. – А сейчас как Вы думаете? Вы в Интернете искали про амфетамин, про марихуану. Жалеете, что поверили Интернету? – Нет. Я просто на тот момент не знал, что от амфетаминов случаются психозы. Я считал, что это совершенно безобидное вещество, как, допустим, кофе, табак. Что его можно бесконтрольно употреблять каждый день, и это никак не отразится, – отразилось в итоге. Знаю теперь, научен опытом. – Вы же такие подробности из Интернета вытаскивали – химические, биохимические. – Ну, не совсем, это я уже позже начал. – Зачем? – Что «зачем»? Интересно же, конечно, как все устроено, что к чему. – Как все устроено, чтобы по науке с наркотиками взаимодействовать, да? – Ну, не просто так: эй, попробуй, это круто, – а почему это круто, что я от этого получу. Да. – Скажите, пожалуйста, а в этом вашем «амфетаминовом психозе», который Вы описываете, проявляя недюжинную грамотность психиатрическую, приятно Вас слушать. – Спасибо. – Какое преобладало настроение? Вы говорите, страх преследования… – Это уже в конце. – Одну минуточку, я договорю. И одновременно Вас показывали в арабских странах, – мягко говоря, переоценка. Так какое преобладало настроение в этом состоянии? Что это было? – Смешанные чувства. – Страх? – Нет, поначалу мне… я был прямо на эйфории такой от того, что я прямо думаю за десятерых человек. – В ФСБ-то Вы пошли в эйфории? – Был в ФСБ, нет, нет. В ФСБ я пошел чисто по расчету. ФСБ – это власть, в нашей стране ФСБ имеет власть. Власть – значит, можно зарабатывать много денег. Я захотел и того и другого, я пошел к ним и говорю: «Я умею читать по лицам, ребята, я вам пригожусь, возьмите меня». – Но Вы были уже в психозе в ФСБ-то? – (Смеется.) Ну, пожалуй, да, потому что кто бы в здравом уме туда пошел? – Так какое настроение все-таки преобладало в Вашем психозе? – Самоуверенность, эйфория, наверное. Страха не было. – Как сочеталось преследование с видеокамерами с такой популярностью в арабских странах? Или это менялось, часто менялось состояние? – Понимаете, казаться мне начало буквально вот неделю-две, это все очень быстро – бум-бум-бум – и я в психушке.  – Как Вы считаете, это не многовато – 4 недели – для амфетаминового психоза? Вы сами говорили, что были в неадекватном состоянии 4 недели. Не многовато для амфетаминового психоза? – Сам психоз, он очень снялся. Мне вкатили, да, там спокойный стал, буянить перестал, но как бы шлейф этих мыслей тянется, то есть если я был твердо в чем-то уверен, то сразу, оказавшись в психушке, я не мог сообразить, что: ага, вот эти люди говорят правду, вот они мне сейчас помогут. На самом деле я остался при своем мнении отчасти. – Я понимаю, но если бы Вам не купировали психоз, не известно, что было бы дальше. – Да, правильно, купировать психоз нужно было. – То есть Вы согласны с этим? – Конечно, да. – Спасибо.

 

 И.П.Лещинская:  Вы, наверное, меня не помните, да? – Помню Вас, конечно. Вы работаете в санаторном отделении. – Да. Мы вас застали в санаторном отделении, когда уже психоза не было. – Да-да, когда я приставал к персоналу. – Да. – У Вас хороший персонал. – Ну, поведение Ваше примерностью не отличалось. Помните, у Вас был день рождения, помните? Я Вас отпускала в отпуск на день рождения, а чего мы боялись? – Ничего не боялся. – Вы не боялись, а мы – я и родители – чего боялись? – Я не знаю, чего Вы боялись и родители. – Ну, тогда, понимаете, у Вас не было такого критического отношения ко всей этой ситуации с наркотиками. – Не было, да, конечно. – Не было абсолютно. То есть психоза уже не было, но критического отношения никакого не было. – Верно. – Вы говорили, что, возможно, Вы будете продолжать выращивать все. Правильно? – Ну да. – И что вообще Вы, может быть, все это будете продолжать. И вели Вы себя… Вы замечательно сейчас говорите, но в санаторном отделении Вы были как бы не совсем… – Ну, я помню, я приставал к этим, к персоналу. Это все из-за того, что мне было очень скучно, там делать нечего совершенно. – Но мы Вас просили как-то себя вести более спокойно, да? Но Вам это было трудно. – Просили. – То есть не так все просто, да, было? Не то что прошел психоз. Меня просто интересует, что Вас побудило сейчас вести такую правильную, хорошую жизнь все-таки? Потому что, когда мы Вас выписывали (и Вы вскоре опять попали), такой установки не было. – Не было, потому что у меня не было ни работы, ничего не было, я не знал, как вообще… Денег не было, ничего. – У Вас не было даже определенного желания прекратить этот образ жизни, который Вы вели. – А потому что я другого-то не знал, как оно иначе бывает. – Ну, Вы же не с пеленок этим занимались. – Я и не работал никогда. – Вот Вы про лекарства говорите. Но Вы сейчас молодец, Вы же принимаете лекарства. – Ну да. Мало только. – И они Вам ничего плохого не делают? Как Вы считаете, что они Вам положительного сейчас дают? – Насколько я знаю, есть психоз, да, он проявляется. – Нет, давайте не будем анализировать. Конкретно: Вы сейчас принимаете лекарства, что они Вам дают? Или ничего не дают? – Это мне кажется, как… ничего не дают, как антибиотики принимаются, чтобы не заболеть пневмонией. – Профилактически. – Да. – То есть вы сейчас принимаете профилактически. – Да. – Молодец. Но тогда Вы были категорически настроены против всяких лекарств, правильно? И считали, что Вас совершенно неправильно положили, и что мы Вас выпишем, и как Вы будете себя вести, Вы не знаете, и что будет, и будете ли принимать наркотики, Вы не знаете. То есть я просто хочу сказать, что то, что Вы потом лечились, это было очень хорошо. – Было бы человеческое отношение – было бы все гораздо быстрее и лучше, я считаю. – Но к Вам было неплохое отношение. – Просто таких, как я, – миллион. К каждому в душу лезть, разбираться, хороший он там или нехороший, знает он или не знает, – мне кажется, себе дороже. Проще каждому нейролептики прописать – и гуляй домой. – Вы молодец. – Спасибо. Хорошо. – А очень не хочется, чтобы в душу лезли, да? – А кому хочется? – Все верно. Пожалуйста.

Участник разбора:  Александр, скажите, кроме наркотиков, на данный момент не считаете ли Вы, что Ваше состояние в течение жизни, какое-то больное, было какими-то другими причинами обусловлено? Может быть, какое-то генетическое состояние или какие-то другие причины? Кроме наркотиков, было что-то еще? – Угу. А какое именно состояние? – Вы считали, что лежали в психиатрической больнице в связи с каким-то заболеванием, правильно? Был такой период? – То есть возможна ли, там, шизофрения, шизотипическое расстройство, было ли оно? – Ну, предполагаете ли Вы что-то кроме влияния наркотиков? Или Вы считаете, что это только наркотики? – Сложно сказать. Эта шизофрения, она же проявляется лет в 20, люди молодые заболевают этим заболеванием. То есть, как дальше будет – невозможно сказать. Может быть, это был один психоз, что, скорее всего, так и было, то есть амфетамины – психоз, нет амфетаминов – нет психоза. Но какая-то вероятность, что это действительно заболевание, есть. То есть, я так понимаю, чтобы повторного психоза, который еще повлечет за собой потом учащение этих психозов, чтобы этого не было, нужно какое-то время, наверное, дофаминовые рецепторы поглушить. Видимо, так вы-то и делаете. – Скажите, пожалуйста, я все-таки не поняла, а было принято решение сесть на амфетамины. – Ну да. – Что побудило Вас к тому, что стали использовать амфетамины? – Ну, так интерес же – попробовать, что это такое, почему нет. Я же не только амфетамины пробовал, я пробовал много чего. – И про все читали в Интернете? – Ну да.

Ведущий: Давайте отпустим Сашу. Спасибо большое за лекцию, Саша.  – Пожалуйста. – Пожалуйста-пожалуйста. Есть еще вопросы?

В.Б.Яровицкий: Вы устали, видимо? – Я на работу сейчас пойду. – То есть устал. Все. У меня вопросов нет. – Так. Что дальше будем делать, как будем жить? – Я бы хотел, чтоб Вы мне постепенно эти препараты отменили. – Совсем? – Совсем. Я обязуюсь посещать дневной диспансер, общаться с Ларисой Анатольевной, рассказывать ей, что у меня происходит в жизни. А если появятся какие-то намеки на психоз – нарушится мышление, негативизм какой-то будет проявляться, проблемы появятся, – то я готов снова принимать эти препараты. Именно в таких дозах, которые пропишут. Но это, конечно, вам решать, не мне. – Я думаю, мышление у Вас не нарушится. Вы, небось, этого боитесь? – Я боюсь повторного психоза, в случае если это какое-то сильное шизотипическое расстройство. Вероятность этого – не нулевая, правильно? Скорее всего, нет, но может быть и это. – Ну, хорошо. Но Вы в Интернете читали о шизотипическом расстройстве? – Да. – Там что, психозы характерны? – Нет. – Ну, а чего Вы боитесь? – Ну, не знаю. Диагноз-то, конечно... Это все равно что ко мне вот кто-нибудь пришел бы и сказал: «Ты неправильно работаешь». Первая моя реакция: «Да пошел ты на фиг. Будешь меня учить, как тут работать!» Так же и я не могу Вам говорить, что Вы мне диагноз неправильно поставили, потому что Вам виднее, Вы этим занимаетесь не первый десяток лет. Я это прочитал это буквально пару недель, вот в Интернете все сведения, что к чему, заболевания, как это все развивается, как это все купируется и так далее. Поэтому, конечно же, я не хочу повторно заболевать и тем более попадать сюда. – Но, Вы же сами говорите, что весь этот психоз возник от амфетаминов. – Ну, скорее всего, да.  – Так если не будет амфетамина, не будет психоза. – Логично, да.  – Ну, и успокоиться на этом. – Ну да.  – Что Вы сейчас делаете после работы, в выходные дни? – Ну, я говорю, когда в спортзал хожу, сейчас вот квартиру поеду смотреть. – А что с квартирой? – Что, я ее снимать сейчас буду. – А, снимать будете. С девушкой вместе, да? – Нет, с приятелем. Пополам. – Чтобы с родителями не жить. – За девушку платить нужно, а я не потяну.  – А с приятелем пополам, да? – Пополам, да. – Ну, а к нам какие пожелания? – Ну, как, все, наверное, от финансирования зависит. Если будет хорошее финансирование, будет и хорошее отношение к больным, а не так, как печке, которую можно топить дровами под названием нейролептики.  – Погодите, почему?.. – Нет, Вы не думайте, что это негатив. Просто реально то отношение, которое я встретил в «дурке», это было самое худшее время, то есть хуже не было. – Нет, я не понимаю, при чем тут финансирование? – Ну как, если будет финансирование на Вашу психиатрическую индустрию, то, наверное, будут лучшие условия в больницах, правильно? И люди типа меня, – то есть не те, у кого действительно психозы каждый месяц случаются, а такие вот, скажем так, «залетные», разовые, – получали бы адекватное человеческое отношение, и это улучшило бы, конечно, процесс. А не так, что попал, а потом еще и, не понимая, что Вы мне хотите лучше сделать, зол на врачей.  – А злые на врачей потому, что именно не почувствовали человеческого отношения? – Ну конечно. Сейчас-то я понимаю, что никакого это, ну... все, слова кончились. – Что в каждом вопросе врачебном какой-то подвох… – Да, да… нет, нет. – И какое-то неприятное к Вам отношение? – Да нет, просто… – Какое-то допрашивание? – Нет, не допрашивание. – А как? – На тот момент мне бы хотелось больше задач. То есть не ловить лечащего врача по коридору раз в неделю: «Доктор, а что со мной? Что со мной? – У вас все хорошо». Ну и что это такое? Это никакой информации не дает. Если б мне объяснили, что вот: «Да, Александр, у Вас такой единственный случай, случается так-то, так-то». Но с другой стороны, мне кажется, большинству больных об этом знать не нужно, то есть, меньше знаешь – крепче спишь. Это мне стало интересно, потому что я заинтересован в своем здоровье, наверное, больше, чем Вы в пациенте, поэтому я стал это изучать. – Вы заметили, что врачи относятся к пациентам, к Вам, прежде всего, не так человечно, как хотелось бы? – Да не то чтобы не так человечно, но не будешь же изо дня в день за маленькую зарплату приходить, видеть рожи всякие. Это все надоест, конечно, я понимаю это все. – Ну, прибавить зарплату, может, добрее будут. – Вот, видите, и это, конечно. – Согласны? – Конечно. – Все-таки Вы внешне такой колючий, а внутри ранимый. – Ну, наверное. – А внутри уязвимый, обижаетесь. Так ведь? – Нет, на обиженных воду возят, я не обижаюсь. – Обижаетесь. – Вы считаете? – Конечно. – Ну, хорошо, назовите это обидой, но  понимаю, что это делается все не во вред конкретно мне, а ради общества. – Это случилась такая катавасия с Вами, ну, что делать? – Ну, как, попал, а теперь надо отмываться. – Наркотиков больше не нужно? – Нет-нет, не нужно. – И потихоньку Вы поправитесь. Я так думаю. – Хорошо. Я тогда пойду домой.  – Если можете, поверьте. До свидания, спасибо большое за беседу. – До свидания.

М.О. Козлова, лечащий врач пациента в КПБ № 3:  Можно я немножко добавлю? Этот пациент пролежал в больнице фактически 120 дней. Первая госпитализация была 70 дней, и через день он поступил снова, вторая госпитализация, еще 50 дней. В общем, первая госпитализация была такая: в течение полутора месяцев он был просто неуправляем. Он ходил по коридорам босиком, ползал босиком, пел песни, то плакал, то рыдал, сексуально расторможен к персоналу, за те места, которые ему хотелось, трогал, разговаривал грубо, совершенно без дистанции. Начали его лечить очень прилично зипрексой, но фактически эффекта никакого не было, он начал получать клопиксол депо, клопиксол акуфаз, галоперидол. На этих препаратах у него появились нейролептические расстройства. Отмывали, снижали, назначали опять атипики – состояние оставалось практически таким же, то есть чуть-чуть снимают дозу, опять гневливый, раздраженный. Обвинял врачей в том, что им заплатили большие деньги и его здесь держат, заявлял, что он совершенно суперкрасивый товарищ, и если вы сейчас заметили, он с макияжем, что родители обязаны его содержать за то, что он такой красавец, и вообще, он женится, и дальше его будут содержать другие женщины. И просто он великий певец, распевал громко на все отделение, он великий игрок в покер, который может зарабатывать деньги на этом, и это состояние продолжалось практически полтора месяца, то есть оно не было купировано, немножко притихало на больших дозах, снижали дозу – опять начиналось такое же. Через полтора месяца какой-то прогресс в нем наметился, и лежал он не добровольно, а по решению суда, потом дал согласие на решение суда и немножко стал говорить с доктором. У него было два, с моей точки зрения, периода откровенности с врачами. Первый, это когда он рассказал в 8-м отделении, что в 16 лет почувствовал себя замкнутым, одиноким, ему стало трудно общаться со сверстниками, он перестал выходить из дома, думал, что в этом виноваты родители, особенно мама его не любит, и она его родила, чтобы привязать к себе папу. Папа вроде с ним разговаривал, но кратко, к папе он относился лучше. И поскольку он думал, почему ж с ним сверстники не разговаривают, а его как бы выталкивали из коллектива, он пришел к выводу, что ему все завидуют из-за того, что он красивый. Поскольку состояние у него было не очень хорошее, все-таки была апатия и депрессия, он решил попробовать наркотики, и посадил на балконе грядку с анашой, и сам отмечал, что когда курил смесь, ему становилось лучше, он становился активнее, веселее. Вот эти полтора месяца. Здесь его как-то перевели в санаторное отделение, и я отметила число, когда ему сделали достаточно большую дозу рисполепта конста. Поскольку рисполепт конста действует через шесть недель от момента первой инъекции, он, конечно, стал тише, но оставался без дистанции, без критики, оставался гневливым, раздраженным, высокомерным, не признавал никаких авторитетов, и самое главное, вот эта идея, что он никогда не работал и не будет работать, она была во всем его диалоге. С персоналом он разговаривал грубо, как с людьми низшего сорта, в приказном порядке. Он за собой совсем не следил, не умывался, был неряшлив, не убирал постель, на каждое замечание давал реакцию, соизмеримую с какой-нибудь атакой. Его все раздражало, он конфликтовал с родителями. Его выписали из 4-го отделения, и он пришел к врачу диспансера (его принимал один и тот же врач) и сказал, что если в приемном покое с ним еще высокомерно поговорят… В дневном стационаре он сказал, что он ему враг №1, врачей он не признает, он все знает сам: знает, как зарабатывать деньги, знает, как себя лечить. Его второй раз положили в острое отделение. Здесь были приступы, которые наблюдались в тех отделениях и длились большое количество времени, то есть первый приступ полтора месяца и потом это гневливое, дурашливое, нелепое поведение, оно возникало и длилось от нескольких дней до недели. У нас тоже были эти приступы, но в течение дня, то есть он вышел, вспыхнул, раздал всем указания, объяснил, кто есть кто. Направили его на психотерапию, которую тоже воспринял в штыки, но потом как-то убедили, стал туда ходить. И все бы это продолжалось бесконечно, пока не прошла шестая неделя с момента инъекции большой. Он стал тише, стал общаться с родителями, стал говорить: «А не пойти ли мне на работу?» Он рассказал, что когда он пел-плясал и босиком бегал в отделении, ему казалось, что это театр и вокруг не больные, идут представления, он великий певец и может пением зарабатывать деньги, как и покером. Он понял, что он в психозе, стал гораздо спокойнее, адекватнее рассуждал и сам сказал: «Да, мне надо лечиться, я это понял, и наркотики так... Я жить за счет жены и родителей долго не смогу». Его начали отпускать в отпуск. Первый раз в отпуске он категорически отказался пить лекарства и его вернули досрочно. Ну, вот таким тихим способом мы его довели до того, что человек, который до 23 лет не то, что работать, он даже слова такого не воспринимал, теперь собирается устроиться на работу, поэтому я думаю, что лечение, конечно, нужно продолжать.

Ведущий:  Спасибо, Марина Олеговна, как Вы его статус определяете в стационаре? - Статус в стационаре маниакальный однозначно.-  Инсценировка была, представление? - Инсценировка была в 8-м отделении, когда он стал рассказывать, что действительно все актеры, никаких больных, и все представляют. У нас уже было становление ремиссии с этими приступами психопатоподобного дурашливого возбуждения высокомерного. То есть у нас уже бреда не было, бред был предыдущие 70 дней. – Спасибо.

Ведущий:  Как обычно, мы просим Ларису Анатольевну сделать свое заключение,  предположить диагноз. Может быть, еще отчетливее поставить вопрос.

Л.А.Малькова (врач диспансера): Марина Олеговна уже начала, и я подведу, что он был выписан из больницы с диагнозом шизофрения психопатоподобная, и в диспансере, в филиале, на долечивании в дневном стационаре и по настоящий момент, так с этим диагнозом у нас и идет. В настоящее время состояние характеризуется нестойкой медикаментозной ремиссией с нарушением мышления по эндогенному типу, в виде разноплановости, соскальзыванием, снижением мотивационной сферы, на тот момент выявлялось, нарушение целеполагания. Но на фоне лечения отчетливо отмечается уменьшение апатии, холодности и враждебности к близким, все-таки с мамой даже, как он говорит, и в тренажерный зал стал ходить, меньше стал и негативизм. - А прогноз какой? Что с ним будет?- Нужно, чтобы он принимал поддерживающую терапию. - Поддерживающую терапию в сегодняшнем виде? – Нет. Поэтому мы его и представляем, что хотим обсудить, как его вести дальше, чтобы удержать в таком состоянии, дабы не повторилось обострение того состояния, с которым он лечился в больнице. Даже эти небольшие дозы, он  не намерен продолжать. Достаточной критики у него нет. – А вот Марина Олеговна сказала, что как будто бы ему психотерапия была по душе, в конце концов. – Психотерапия ему в отделении была по душе. У нас есть медико-реабилитационное отделение в диспансере, пока он находился в дневном стационаре и с ним работал психотерапевт – тоже был свой результат. В дальнейшем он отказался от посещения медико-реабилитационного отделения, и в роли психотерапевта выступаю я, насколько это возможно, во время амбулаторного приема. – Ну, что там было по психотерапии, сейчас трудно сказать. Жалко, если бы я об этом знал раньше, я бы его расспросил. – Я его дважды пыталась направить в медико-реабилитационное отделение, но он сам отказался. – И все-таки, вот если Вас спросят родители, что с ним будет дальше, что он будет, слабоумный завсегдатай психиатрического интерната? – Я не думаю, что он будет слабоумным завсегдатаем психиатрического интерната… – Как Вы им скажете? – Если он будет принимать поддерживающую терапию, комплексную, и не будет употреблять психоактивные вещества, то достигнуть ремиссии возможно, но нужно работать и нам с ним, и ему нужно настроиться на терапию. Насколько  у меня получается, я не знаю как он принимал лекарства. Даже в этом виде и в такой дозе. Мама тоже сказать не может, потому что не контролирует этот вопрос. Она сложила с себя обязанности контроля за лечением. – И не переживает? – Я из разговора переживаний не услышала. – А папа? – Папа приходил в тот момент, когда у них были конфликтные отношения, около Нового года. Папа не вмешивается. Контакта полного с папой у нашего пациента нет. Одно только хорошо, что мама его поддерживает и ходит с ним в тренажерный зал. С какой целью она ходит: контроля за его поведением либо действительно потеплели отношения – мне трудно разобраться. Мне трудно об этом сказать, потому что мама активно на беседы в диспансер не приходит, когда звонишь, по телефону, всего не обговоришь, В общем-то, я не всегда довольна беседой с мамой. Мама как-то отгорожена.  – Ну, так он с приятелем и снимает… – Да, мама так и сказала: «А он хочет уйти на квартиру и нашел уже парня». Я спросила, как она к этому относится, ведь нужно все-таки проконтролировать дальнейшее продолжение терапии, если он не будет поддерживающую терапию принимать, это приведет к новому ухудшению состояния. – Лариса Анатольевна, значит все-таки ваш диагноз психопатоподобная… – Психопатоподобная шизофрения. – А что это за диагноз? Его нет ни в школе Снежневского, ни в МКБ-10. – 21.4 – шизотипическое расстройство. – Шизотопическое расстройство? – Да, шизофрения псевдопсихопатическая, психопатоподобная, 21.4, он с этим диагнозом и идет. Увидев цифру F21, понятно, он входит в Интернет, читает, что это шизотипическое расстройство, свою информированность он нам продемонстрировал и, в общем-то, учитывая его образованность такую, веду с ним работу. Очень рада, что смогла его сегодня вам представить, если честно, буквально недели две-три назад я не была уверена, что он придет. – Как Вам удалось его сюда пригласить? Каков был мотив? – Мотив, что это в его интересах, что будет подобрана терапия, что мы покажем его Ученому Совету, врачам, которые приняли его год назад на лечение, и как раз, чтобы оценить его состояние сейчас и решить вопрос о дальнейшей его судьбе, о дальнейшей терапии. – Спасибо за Ваши размышления, за Вашу печаль о пациенте и спасибо за Ваши сомнения. Но ведь, несмотря на то, что Вы ставите диагноз шизотипического расстройства, был и психоз. Не рудиментарная психотика, позволительная при шизотипическом расстройстве, а полнокровный психоз. Как тут быть?  – Был психоз, да. Что это за психоз, надо разобраться… – И психоз, не какой-то там рудимент… – Да, хорошая симптоматика была. – Это все клинически важно, интересно,  правда? – Очень интересно, и мне действительно хотелось бы разобраться, потому что я того острого состояния не видела, я его оцениваю только по анамнестическим данным. Рада  представить то, что мы в своих амбулаторных условиях продолжили  работу. Но хотелось бы и закрепить. – Спасибо Вам и за такой интересный случай, и за доверие. Коллеги, кому угодно выступить?

А.А.Глухарева: Совершенно не кажется психопатом. Смотрите: охотно рассказывает, такой хороший гипертимный статус, в котором он работает, прекрасно себя чувствует, образованный. Теперь, что касается диагноза. Психопатоподобный пубертатный период. Обратите внимание, что наркотики он стал употреблять в депрессивном статусе, когда он был пассивным, ничего не хотелось. Уже в пубертате у него начинались аффективные расстройства, и он наркотики стал употреблять для излечения депрессии, я так понимаю, да? Вот такой психопатоподобный пацан в школе, который хулиганил, может быть были такие типичные мании с раннего пубертата, потом был депрессивный аффект, когда он начал употреблять наркотики. Ни один наркоман не бросит употреблять наркотики. Мне кажется, что это психоз, это шизоаффективный психоз. Конечно, это не психопатоподобная шизофрения. По сути дела, интереснейший психоз: сначала у него преобладали расстройства персекуторного содержания, потом преобладал бред инсценировки, потом гебефренная симптоматика с раздеванием, потом симптоматика с бредом инсценировки, преследования, вот такая многоликость симптоматики. Потом он остался, насколько я понимаю, маниакально-гебефренный, то были дисфорические мании, то он был благодушный, но весь психоз длился четыре месяца. А что потом? А потом он переходит в депрессию. Да, возможно, это частично были нейролептические расстройства, и действительно, это повышение пролактина, но статус изменился на аффект совершенно другой апатии - ничего не хотелось. То есть, это сдвоенный большой шизофренический приступ, в котором сначала преобладал шизофренический спектр расстройств, а потом аффективный спектр расстройств. Поэтому, мне кажется, что это большой-большой приступ шизоаффективного психоза, и сейчас это гипертимия амбулаторного варианта: активный, веселый, замечательный, образованный с помощью Интернета душевнобольной, и единственная терапия, которую возможно проводить в амбулаторных условиях – стабилизация настроения, потому что никто не застрахован, что он не выдаст новый шизоаффективный приступ. Раз у него сохраняется гипертимный аффект сейчас, это, по сути дела, гипомания, с великолепными образными сравнениями. То есть, я думаю, что это больной с шизоаффективными расстройствами.- Спасибо. Алла Анатольевна, простите, пожалуйста, а все-таки в каком духе лечение нужно продолжать? -  Я думаю, что сейчас продолжать лечение только нормотимиками. - Так как он позволяет? - К сожалению, объективная ситуация заключается в том, что контроля не будет. Я думаю, что родители сейчас счастливы, потому что он действительно в гипертимии устроился на работу, он сейчас управляемый, вместе с мамой посещает спорт зал. Как любой человек в гипертимии, он активный, работоспособный и строит хорошие планы. Но что касается будущего, то будут фазы или не будут, я думаю, что заранее предсказать невозможно. - Там вообще преобладает гипертимия. -  Гипертимия, да, но согласитесь, что маниакальные фазы могут быть с разными акцентами. Гипертимия продуктивная, гипомания продуктивная, либо гипомания подростковая с переоценкой – «не хочу, вы меня обязаны кормить». Могут быть разные оттенки гипертимии.

 

Ведущий: Спасибо. Пожалуйста, Ирина Петровна.

И.П.Лещинская: У меня только один  вопрос. Очень жалко, что сегодня нет Александра Генриховича Гофмана, потому что, насколько я знаю, у них в отделении очень много таких пациентов с психопатоподобными дебютами в подростковом возрасте, с аффективными колебаниями. Потому что в основе всех, в общем-то, психопатоподобных состояний мания тоже может лежать, если это такое расторможенное поведение с нарушением влечения. Потом наркотики, они как бы выявляют то, что было заложено. И пациенты дают психозы ярчайшие, вплоть до делириев и онейроидов. И в принципе диагноз ставится не на основании психоза. Потому что действие всех этих современных наркотиков, особенно синтетических, вообще до конца не изучено, и патопластика может быть самой разной. Что в отношении этого пациента? Конечно, психоз он перенес очень яркий, красивый, но мне кажется, что он все-таки был выявлен и спровоцирован наркотиком. Если бы не было наркотиков, я не знаю, дал бы он такой психоз или не дал. Поэтому мне кажется, если он сейчас не будет принимать наркотики, то, возможно, психоз он не даст. То, что у него аффективные колебания с подросткового возраста, это очевидно. Тем что у него были депрессии, с которых он начал, это тоже очевидно. Сейчас он находится в гипомании, причем гипомания, с моей точки зрения выявляет его шизофренический дефект. Потому что вот так себя вести на публике не при всякой гипомании можно, это какая-то открытость, откровенность, и в какой-то степени это, как «аутизм наизнанку», мы его видим. Он рассказывает все, он совершенно не стесняется. Но когда я его спросила, помнит ли он меня, он немножко напрягся, потому что, весь его, так сказать, ореол такой прекрасности и пушистости мог быть разрушен в два счета. Потому что то, как он себя вел в санаторном отделении, только терпение нашего персонала и наших докторов позволило там его держать. То есть уже не было никакого психоза, но была абсолютная некритичность, и расторможенность, я бы сказала даже влечение. И в принципе сейчас, может быть, благодаря этому состоянию он работает, но мне кажется, что именно нейролептики дали ему такую возможность работать. Потому что какие-то нарушения мышления, которые выявлял психолог, и нарушения волевой сферы ему сняли, конечно, нейролептики, в частности рисполепт. Потому что, когда мы начинали лечение рисполептом в начале 2000-х годов, все доктора помнят, что мы через какое-то время увидели больных, которые стали сами приходить в больницу. На зипрексе и на рисполепте пациенты сами приходили и с нами общались, в отличие от галоперидола, на котором ни один пациент еще не пришел к нам сам в больницу. Поэтому опыт, так сказать, лечения, такой лекарственный патоморфоз его состояние в какой-то степени претерпело. Надолго ли – это трудно сказать. Конечно, нормотимики ему нужны, но без нейролептиков, мне кажется, он не обойдется, потому что процесс – есть процесс, и никуда от него не денешься. Даст он психоз или не даст психоз, а, в общем-то, он меняется. Теперь в отношении родителей. Мы не много, но общались с его родителями. Мама по отношению к нему ведет себя очень отгорожено, она от него устала. У нее единственное желание – чтобы ее от него освободили. И она была готова, они требовали, чтобы мы ему группу дали, и даже, если бы мы его отправили в загородную больницу, мама была бы рада. Папа как раз мечется между мамой и пациентом. Когда мы его отпускали на празднование дня рождения, они его возили в ресторан, и основная наша была боязнь, чтобы он от них не сбежал и не накурился чего-нибудь или не нанюхался. Потому что критики к этому у него на тот момент абсолютно никакой не было. Они его привезли, он от них, между прочим, ушел,  они его привезли раньше времени. Где-то они его ловили. И он был совершенно некритичен. Я помню, как он нам рассказывал, как он выбежал: «Что ты будешь делать? – Я буду выращивать марихуану». Помните? И мы его жутко боялись выпустить. Когда мы его выпустили, он очень быстро к нам вернулся. А у родственников была единственная просьба, чтобы мы его отучили принимать наркотики. Все, больше ничего не нужно. Поэтому в отношении диагноза я бы, может быть, и осталась остановилась  на психопатоподобной шизофрении, осложненной употреблением наркотиков. То есть то же, что у него и стоит. Потому что в основном у него преобладает психопатоподобная симптоматика. По статусу. У него  не было галлюциноза, у него психоз был фактически по типу параноида. По крайней мере, начиналось все с параноида, за ним следили. А разве у человека не могут быть психозы интоксикационными? У шизофреника. Это шизофрения, идущая с психопатоподобными расстройствами, аффективными колебаниями и нарастанием процессуальной симптоматики в виде такой асоциальности  и так далее.- Непрерывнотекущая? - Непрерывнотекущая, конечно. Она течет у него с подросткового возраста. - То есть это Вы так называете вялотекущую шизофрению с психопатоподобными  расстройствами? - Да. А мы сейчас видим очень большое количество молодых людей с различным, так сказать видом, дающим вот такие психозы на фоне всяких злоупотреблений. Когда мы их смотрим психологически, то видим, конечно, изменение личности, мышления, эмоциональной сферы. Но психозы очень яркие, до делирия доходящие практически.- Спасибо. Пожалуйста, коллеги, продолжаем. В.Б.Яровицкий: Меня зовут Владимир Борисович Яровицкий. Я из Ставрополя, доцент кафедры психиатрии. Во-первых, я хочу поблагодарить всех присутствующих и всех, кто организовывал конференцию, поскольку я знаю, что есть такие разборы, и я слежу по журналам. И вот первый раз оказался здесь, и мне очень приятно. Извините, что привлекаю столько внимания, но мне очень хочется тоже высказаться по этому случаю. Не будем отступать от классики, попробуем оценить психический статус на данный момент. То, что сейчас маниакальное состояние есть, уже говорили, и я тоже обратил на это внимание. То есть то, что у него гипертимия, здесь я немножко не понимаю, а вот то, что гипоманиакальное состояние – есть. У него речь ускорена, у него, в общем-то, много мыслей, у него много энергии, он не устает, у него есть, в общем-то, почти все признаки гипомании, невыраженной. Имеет ли она место? Безусловно. Что придает некоторую сложность оценки этого симптома. Во-первых, у него есть манерность, у него есть парамимия. Я близко сидел и видел, что у него на лице различные выражения – можно это назвать гримасой, можно еще как-то. Но, в общем-то, у него мимические реакции не соответствуют разговору, они как бы сами по себе, как и свойственно больным парамимией. Что такое парамимия? В общем-то, это какая-то остаточная кататоническая симптоматика. Я не говорю, что он сейчас в кататонии, но какой-то хвост кататонический, наверное, есть. Теперь оценим его эмоциональное состояние, мышление. Поскольку он в гипомании, эмоциональный дефект, эмоциональные изменения шизофренические сейчас оценить сложно. Есть ли грубые нарушения мышления? Есть нарушение самосознания, есть отсутствие чувства дистанции, есть то, что мы называем нарушением инсайта, есть отсутствие эмоционального резонанса, это такой, как уже здесь выразились – «аутизм наизнанку». Откуда может взяться этот кататонический хвост? В общем-то, тот приступ, который был, наверное, он больше квалифицируется как кататоно-гебефренический на своей остроте, когда он обнажался, когда был возбужденным, поведение было глупое, не соответствующее обстановке. Может быть, я детали точно не помню, но, в общем-то, явно возбужденное, и возбуждение носило непродуктивный, нецеленаправленный  характер. Также были элементы Кандинского, в общем-то, был и острый чувственный бред. То есть был острый психоз. Если говорить об аффективных расстройствах, то там была и депрессия. И вот, видимо, аффективные расстройства структурно связаны со всем его заболеванием и психическим статусом на данный момент. Мы часто пользуемся – квалификацией негативные расстройства, дефект шизофренический. Мне кажется, что надо быть осторожнее, потому что когда больного представляешь по докладу, кажется, сейчас вообще развалина придет. В то же время у него грубых нарушений мышления, таких как шизофреническая апатия, скажем, бессвязность мышления, разорванность речи, в общем-то, нет. А вот есть то, что я уже говорил – это отсутствие какой-то тонкости в рассуждении, какие-то легкие противоречия, амбивалентность, амбитендентность и, может быть, еще элементы резонерства. Какой диагноз? Из всего, что я тут наговорил, лично я бы поставил диагноз шизофрения. Что касается психопатоподобная или нет – это, в общем-то, немножко собирательный термин, характеризующий нарушение поведения. В данном случае кататоно-гебефреническое возбуждение как раз и отразило грубые нарушения поведения. И сейчас гипоманиакальный аффект дает такую активность малопродуктивную. Но диагноз психопатоподобной шизофрении я тоже не понимаю. Какая шизофрения? Наверное, приступообразная. Все-таки у него были элементы какого-то улучшения, ухудшения, потом достаточно выраженная аффективная симптоматика и ее остатки. Говорят, что здесь шизоаффективный компонент достаточно выражен. Но нарушения более глубокие – там уже и парафренические были какие-то моменты на остроте. К сожалению, онейроид я как-то упустил выявлять, может быть, и там что-то было. Но очень острый такой вид в этот момент был с кататоно-гебефренической симптоматикой. Какой прогноз? Трудно сказать, но, во-первых, это шизофрения, во-вторых, сейчас есть еще аффективные нарушения, которые затрудняют. Но грубых дефицитарных расстройств я не вижу. Значит, прогноз относительно средний, во всяком случае, инвалидность сейчас давать не надо, если говорить вот так слишком примитивно. И что касается лечения, то я согласен с коллегами, что нормотимики здесь просто необходимы, и, конечно, те нейролептики, которые смогут собрать его гипоманию и легкие когнитивные нарушения мышления, очень малозаметные. Я не знаю, какой лучше, и что у вас есть. Вот, собственно, все. Если есть какие-то вопросы, я готов ответить. Спасибо.-  Спасибо. А как бы Вы оценили статус, в котором Александр сегодня пребывает? – На данный момент гипоманиакальный синдром.

Участник разбора: Я не буду дискутировать по поводу диагноза и синдромов, а просто особенность этого пациента показалась мне в каком-то плане интересной: у него есть потребность такого эксклюзивного к нему отношения и расширения его чувственных позиций и пожеланий. И это, конечно, неблагоприятный момент, потому что, скорее всего, даже нейролептики, и в меньшей степени нормотимики не повлияют на это ядро, оно у него очень важное, для него значимое. И сейчас он выбирает такой образ жизни – уезжает от родителей, для того чтобы создать себе новое поле для того, чтобы получать эти чувственные удовольствия, эти развлечения и так далее. И здесь, конечно, бороться с этим будет сложно. Вряд ли мы получим такую чистую ремиссию для того, чтобы его социализировать до конца. Вот здесь, наверное, психотерапевтическое воздействие, какое-то особое, будет для него очень полезно. Спасибо.

Ведущий:  

– Коллеги, пора заключать конференцию.  Когда такое или подобное этому психопатоподобное случается с молодым человеком, конечно, сразу думаешь, не было бы это злокачественной юношеской шизофренией. Она клинически ужасна своей брутальностью, быстрым глубоким дефектом и резистентностью ко всякому лечению. Это, в сущности, крепелиновская шизофрения, которая заканчивается, притом в течение нескольких лет, шизофреническим слабоумием. Но здесь её нет, конечно! Прежде всего, нет симплекс-синдрома, то есть нет безразличной душевной пустоты, бездеятельности, неопрятности. А что есть? Что  видим, если обобщенно перечислить? Если  скажу что-нибудь не так, пожалуйста, сразу меня поправляйте. Сидит перед нами молодой человек, говорит грубовато, немного дурашлив.  Обнаруживается, как это называют немцы, «синдром вопреки», то есть неразумно сопротивляется всякому разумному. Во всяком случае, многому разумному сразу же дает отпор. Что  еще видим? То, что называется психопатоподобие, о чем говорилось здесь, и рассказывалось -  о его поведении, расторможенности в отделении. Там была гневливая гипомания,  раздражительность, дурашливость,  безудержность в психозе.   Когда сейчас рассказывает нам, как  изучает  наркотики, психиатрию, благодаря Интернету, с какими тонкостями,  подробностями, удивляешься его грамотности, вспоминаешь, что его нелепости не мешали ему хорошо учиться в школе, что родители не считают его душевнобольным. Конечно, он и сейчас некритичен  к тому, что психопатоподобно, странно стал лет в 16 себя вести,  выращивал дома в ящиках марихуану, замок от родителей поставил на дверь своей комнаты. Потом бросал институты и жадно читал психологию в Интернете. Это, в сущности, протестное юношеское поведение, но в своем патологическом гротеске. Душевная грубость к родителям и одновременно нежная способность восхищаться  успехами мамы с её штангой в спортзале, куда вместе ходят. И ещё много всяких подобных расщеплённостей-разлаженностей, делающих его по-своему детски-милым, незащищённым. Гебоид – это в переводе «подобный юноше». Подобный юноше, но вот такой гротескный, гипертрофированный распевающий юноша в своих юношеских обезьянье-пубертатных,  душевных движениях, свойствах. Эта гротескно-гипертрофированная нелепая юношескость, развернувшаяся в остром психозе, явно спровоцированном амфетамином, по-моему, называется гебоидным приступом с его аффективно-волевыми, грубо-циническими, обнажённо-влеченческими проявлениями (как это случалось в отделении), со склонностью к аффективной сверхценности, к дурашливости, гримасничанью, с горделивым самовозвеличиванием – и всё это при достаточной интеллектуальной сохранности, с оригинальным размышлением, заинтересовывающим многих людей. Это шизофрения, протекающая в виде атипичного затяжного пубертатного приступа, замечательно описана у нас в школе Снежневского Мэлой Яковлевной Цуцульковской и Галиной Петровной Пантелеевой. То есть это одноприступная форма шизофрении, вот такая особенная. Почитать о нёй можно в подробностях в двухтомном руководстве по психиатрии под редакцией Тиганова, в первом томе. Там сказано, что, в общем-то, это можно по шифру приравнять и это приравнивается к шизотипическому расстройству. И докладчик тоже сказала – шизотипическое расстройство. У этих пациентов бывают и всякие сверхценно-бредовые состояния. Тут есть и другие формы, не только сугубо гебоидная форма этого заболевания, но и форма, где на первый план выходят философическая интоксикация или психастеноподобное поведение. И это у Александра здесь немного примешивается, думаю, к его гебоидности. И философическая метафизическая интоксикация, и  психастеноподобное поведение, хотя это сразу не видно (он внешне ёж колючий, кусается). А, когда с ним поговоришь по-человечески, открывается его сенситивность, открывается его обостренная чувствительность, ранимость и своеобразная философичность, заботливость. Не только в том, что он искренне желает, чтобы психиатрам побольше платили, дабы они человечнее относились к душевнобольным, замечательно тонко различает больных в остром отделении. Но и когда я предположил, искренне предположил, потому что так и думаю, что он поправится, вы помните, как он с внутренней трогательностью сам протянул мне руку, поблагодарив меня. Он же, в сущности, такой умный, тонкий парень при всей своей разлаженности, способный раниться равнодушием врача к душевнобольным. Нигде вялотекущая шизофрения не была описана так подробно, так детально, как в школе Снежневского, и это большой дар для психотерапевтов, в том числе, потому что мы  это используем в психотерапии при шизофрении, в том числе деперсонализационной, психастеноподобной и другой. Я имею в виду  разновидности вялотекущей шизофрении. Так вот это гебоидно-психотическое бывает даже зловещим  по своему содержанию. Больных таких немало, но редко их расстройство укладывают в этот диагноз. У нас сейчас в психотерапевтической  амбулатории есть  молодая женщина, тоже в атипичном пубертатном затянувшемся гебоидном приступе. Так ее метафизическое переживание состояло (сейчас она уже отходит от этого, сейчас это уже дезактуализируется), -  состояло в том, что она, как она себя чувствует и осмысляет, не мужчина и не женщина, она «агендерная», и она не хочет смущать людей, не хочет путать их, не хочет, чтобы они требовали от нее то, что требуют от мужчин, или  то, что требуют от женщин. Поэтому она даже стремилась к операции: чтобы ей удалили молочные железы. И хотела, чтобы с половыми органами сделали что-то такое, чтобы тоже неясно было, мужчина она или женщина. Это я  для того, чтобы подчеркнуть, что вот таким по содержанию ужасающим бывает эта метафизическая интоксикация. Родители, понятно, пугаются, думают, что все, слабоумие, интернат. А что, на самом деле, дальше? Это  одноприступная шизофрения. Приступ заканчивается где-то там, как считается, к 25 годам, иногда к 30 годам. Этот приступ, начавшийся где-то лет в 16, непременно заканчивается вместе с затянувшимся пубертатом. Заканчивается обычно и  своим психопатоподобным поведением, и  своими психотическими расстройствами, со своей психотикой, которая возникает время от времени на почве этого психопатоподобного поведения, то есть гебоидного поведения, или все время присутствует, сильнее-слабее. В Институте Снежневского, работал в свое время молодой доктор Бильжо, который ушел из психиатрии и стал известным художником,  карикатуристом. Его карикатуры, печатаются в газетах, журналах. Так вот он защитил интересную важную диссертацию, содержанием которой являлось катамнестическое исследование этих вот гебоидов, которые лечились в Институте психиатрии. На большом материале он показал, что они практически после юношеского возраста выздоравливают в своей стойкой ремиссии, устраиваются в жизни и редко нуждаются в помощи психиатра. И еще, конечно,  важно в таких случаях, где действительно обнаружена эта форма шизофрении,  быть  острожными с психофармакологическими препаратами. Потому что в это время в организме вот этих гебоидов с затянувшимся пубертатом идет затянувшаяся эндокринная перестройка. И  можно  серьезно нарушить эту перестройку неосторожной психофармакотерапией. Эти пациенты не случайно весьма чувствительны  к лечению психофармакологическими  препаратами. В заключении, хочу подчеркнуть, что, конечно же,  выразил только свое мнение. Я бы осторожно продолжал эту поддерживающую терапию. Пока Александр от нее не отказывается. Но к этому  важно прибавить квалифицированную психотерапевтическую помощь. Ведь даже в руководстве по психиатрии Тиганова сказано о том, что подобные пациенты  в этом серьезно нуждаются. Александру нужно помочь пережить это время затянувшегося приступа, он еще недостаточно вылез из него. Клиническая психотерапия шизофрении, о которой здесь, понятно, нет времени рассказывать, должна помогать Александру приспосабливаться к жизни в семье, в обществе в его пока ещё нездоровом состоянии. Всё это на почве особого целительного эмоционального контакта. И, конечно, хранить Александра от провокаторов-наркотиков.

        Спасибо  за доклад, за все выступления, за всю нашу сегодняшнюю заинтересованную пациентом атмосферу, за сочувствие к нему. Всем  спасибо.

 

Разбор проведен совместно с независимой психиатрической ассоциацией России (НПА).